[Papa-demon]

Название: Самый страшный зверь
Переводчик: Сессемару
Бета: Papa-demon
Оригинал: "The Darkest Beast" ellnyx; разрешение на перевод получено
Ссылка на оригинал: The Darkest Beast
Пейринг/Персонажи: Cудья Магистр Берган/Баш фон Ронсенберг до хёрта и после комфорта
Категория: gen/slash
Жанр: drama, hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: капитан Баш фон Ронсенберг несправедливо обвинен в убийстве короля Далмаски, что позволило войскам империи Аркадия захватить страну. Пока дочь покойного, принцесса Ашелия, пытается организовать сопротивление захватчикам, Баш фон Ронсенберг старается вопреки пыткам сохранить ей верность.
Предупреждение: пытки, изнасилование (подразумевается)

- …бесполезно для такого, как ты, - говорит зверь. Павлиний хвост на его гербе под стать походке, шлем не скрывает ни высокомерия, ни улыбки. - Хотя я не сомневаюсь, что ты будешь кричать. Громко.
- Буду, - соглашается Баш. - Но ты ничего не получишь из этого крика. Ни сведений, ни признания.
- Хех, цареубийца, я знавал многих, похожих на тебя. И тут у меня преимущество – с такими, как я, ты не знаком и не знаешь, что мне может дать один оттенка твоего крика.
- Я знаю себя. И это все, что мне нужно знать. Я не цареубийца.
Зверь смеется.
Нечестивый смех отражается металлическим эхом:
- Так как же мне называть тебя? Скажешь свое имя?
- Ты его знаешь.
- Но не из твоих уст.
Тогда Баш прикусывает губу. И зевающей в ожидании бездне он жертвует лишь свою выдержку.
Cначала зверь не пытается сломить его болью.

* * *

В клетку ниспослан Хаос – зверь иного рода – разладом оглушительно звенящих колоколов, и эта какофония любого сведет с ума. Хаос лишает сна - пока все вокруг не выворачивается наизнанку, пока время не разбивается как звук или мимолетная иллюзия; пока стены не оседают, и с безразличным истощением Баш не может сфокусировать взгляд на острых углах. Хаос бесцветен и холоден, как последствия лихорадки. Он забирает все воспоминания о солнце, сне, покое.

Но Хаос его не сломит. Вопросы, когда приходит их черед, остаются без ответов.
Нет, Баш повторяет это, когда его спрашивают о числе солдат Далмаски, расположении лагерей и оружии.
Нет, нет, небольшое упрямство ради небольшого секрета, но и того достаточно. Он вынесет.
Он и раньше встречал Хаос - в разладе сражений, когда голоса врагов и друзей расплываются и переплетаются. Он выдержит, это нетрудно.

* * *

Подлинный зверь идет размеренным шагом, который кажется скорее эхом. Баш слышит его издалека. Есть немного времени, чтобы собрать волю в кулак.
- Твое имя? - спрашивает зверь вновь, спокойно и высокомерно, пока Хаос спит.
Такая мелочь – признать свое имя. Более Баш не признается ни в чем.

* * *

Следующей снисходит Тьма – обжигающее ослепление, иссушающая беспомощность. Этот зверь создан из детских страхов и тысячи унижений. Под его ладонями шершавые стены, и словно по чьей-то темной воле он разбивает лоб о камень.
Ярость беспомощна, когда не видишь цели.
Баш не в состоянии ни произнести заклинание, ни разглядеть хоть что-то, ни даже услышать шум Хаоса. Есть только мимолетные прикосновения, безнадежная беспомощность, бесконечный страх.
Тьма черна и зловонна. Тьма сродни голоду и ужасу, крадущим у него власть над собственным телом.

И все же, это только темнота. Ее мало, чтобы превратить его в тварь. Лишенный речи, звуков, зрения, Баш все еще чувствует свое тело. Он рисует линии на ребрах, проводит по ввалившемуся животу. Чувствует свое дыхание, хоть и не слышит его.
Я не знаю, Баш будет лгать, когда снова начнутся вопросы.
Я не знаю, где искала бы убежища Ашелия, каковы ее привычки, ее секреты, ее надежды, ее страхи.
Я не знаю, и его упрямство уступает отчаянной отваге Ашелии. Он не хочет думать об этом.
И когда Тьма сожжет его разум, он поднимет против нее клинок голода. Его пальцы на запястьях и горле, и каждый удар сердца щитом прикрывает от зверя, готового обрезать связь с миром.

* * *

«Страх измеряется шагами зверя», - думает Баш. Долгие минуты ожидания растягиваются в вечность. Коридоры извилисты. Изогнутые ходы умножают эхо - вдвое, втрое - пока Баш уже не в состоянии убедить себя, что слышит приближение всего одного человека, или что это вообще человек. Есть только эхо, только звуки – и глаза жаждут увидеть, уши услышать…

- Баш, - говорит зверь, такой настоящий в отличие от грозной тьмы, такой самоуверенный в отличие от теней, - у тебя все хорошо?
Глупо упрямо не отвечать на вопрос, когда силы необходимы для истинных битв.
- Все нормально.
Зверь смеется над его осторожностью.
- Я пришел сказать, что соболезную.
- О чем?
Зверь не обращает внимания на вопрос.
- А еще я пришел предложить тебе ужин. Смотрю на тебя и понимаю – в последнее время мы забывали тебя кормить. Меню не слишком изысканно, но мы сегодня постарались: у тебя есть выбор из двух блюд.
Баш смотрит, но ничего не видит, не слышит запахов привычной еды. Зверь ждет, искушает, дразнит. Баш не клюнет на такую приманку.
- Я предпочту соболезнования.
- Выбор не в этом. Соболезнования – награда.
Баш с рыком бросается на решетку. Холодный металл приводит в чувство, иначе он попытался бы голыми руками разодрать это закованное в доспехи высокомерие.
- Награда? Что, по-твоему, это за игра?
- Возможно, тарелка на пробу поможет выбрать, - зверь хлопает в ладоши. Звук металлический и резкий, так что Баш отшатывается. Из теней выходят два стражника, в движении латных доспехов не отражается ничего, кроме скуки. Каждый несет по ведру, и Баш видит…
Он почти падает, когда в полтора шага оказывается в дальнем углу своей камеры и с трудом пытается подавить тошноту.
- Похоже, - говорит зверь со смехом, - твоя благодарность превзошла голод. Могу ли я надеяться, что ты все же выберешь?..
- Не… - Баш давится, сплевывает, стараясь сдержать рвоту, нет…
- Нет? Он говорит «Нет». Хорошее воспитание не позволяет ему принять наше угощение, хотя сам мог бы опустошить оба ведра и попросить добавки. Судьи, накормите беднягу. Мы не можем позволить ему уморить себя голодом.

Звук открывающейся двери его клетки будит ужас такой же густой, как и тьма. Баш не может отбиться, не от двоих сразу, он слишком изможден…

Зверь разворачивается, чтобы уйти.

- Подожди… - Баш заставляет свой голос звучать так твердо, насколько возможно, лишь бы слова не звучали мольбой. - Твои соболезнования… у тебя новости о…
- Возможно, мы поговорим позже, - говорит зверь уже издалека. - Я не хочу мешать твоему ужину. Ондор тоже прислал бы свои соболезнования, не будь ты уже мертвецом.
Баша снова забирают звери, Хаос и Тьма - густая неподвижность, вечная чернота, воющая тишина. Его поглотило, он тонет и должен смириться, чтобы пережить это. Он еще не знает зачем, но узнает, должен узнать…
Ондор…

* * *

Немощь забирает его, а потом бросает во тьму и выворачивающий запах грязи и лихорадки. Он больше не чувствует, не дышит из-за мерзкого зверя, что растекся в глотке и животе. Зверь опутал его и – неосязаемый - он спутывает все. Его не забыть, от него не ускользнуть.
Спеленатый шкурой животной Немощи, Баш лишен возможности зацепиться хоть за что-то. Накатывающая волнами боль забирает у Баша его самого. Зрение, слух, обоняние – чувства покидают его. Некуда отступать, нет даже уголка в сознании, в который можно спрятаться. Размеренная дрожь лихорадки разбивает мысли, пока Мерзость разрушает его изнутри.
Он не знает, сколько времени прошло. Пальцы ничего не чувствуют. Спасения нет.

И все же, это просто болезнь, усиленная слабостью, голодом, мерзостью.
Просто болезнь - он пытается держаться за это слово, даже когда его крутит в водовороте желчи.
Он не может потерять себя, он – не может.
Баш молит, когда приходит время вопросов.
Я не могу, когда они спрашивают об Осколке, Осколке, Осколке Ашелии - он хранит ее надежду в своем сердце. И они не требуют ответов, они спрашивают и предлагают взамен жизнь, блага и покой.
Я не могу, Баш просит. Просит и умоляет положить конец мерзости, которая пожирает его изнутри, поглощает мысли и волю.
У него нет щита, который спасет, нет меча, который прорубит путь на свободу. Только немощь и яд.
Сломленный, воющий, и все, что он сохранил, за что еще держится – память о ней, Ашелии. Все, что ему остается – ее имя.

* * *

В этот раз Баш не слышит, как приближается зверь.
Он не понимает ничего, кроме ужаса собственных страданий, пока его не будит ласковое прикосновение. Зеленая магия исцеления начинается с первого прикосновения чужой руки и вытягивает его из бездны.

Он снова ощущает, видит, слышит. Чувства возвращаются настолько всепоглощающей агонией, что невозможно подобрать ей имя – когда каждый нерв вопит о боли. Воздух – самая едкая из кислот. Красное освещение камеры жжет, как самое обжигающее солнце. Запах дыма душит.
Баш дергается, вырывается и задыхается. На горле ошейник, запястья скованы. Дерево и металл не дают упасть, иначе не хватило бы сил стоять. Он не может посмотреть на себя, не может даже взглянуть вниз.
В багряном свете тускло мерцающего металла зверь хочет внимания.

- Баш, - гулко произносит зверь, и даже этот короткий звук как грохот, - ты похож на привидение.
- Так помоги мне, - с трудом произносит Баш, - прошу, помоги мне стать им. Я сделаю все. Все что угодно. Если захочешь.
- Знаешь, сколько времени прошло?
Зверь создан из плоти и крови. Он - хьюм, его выдает рука без перчатки. Баш не может отвести глаз. Мысли так же сбивчивы, как пульс. Это человек, такой же как Баш - та же кровь, те же воспоминания о мире, где есть солнце и дождь, те же уши, глаза и нос. Они оба хьюмы, оба мужчины.
Легко было верить, что зверь создан из металла и холода, высокомерной павлиньей гордости и расчета, а оказалось – биение крови ведет их обоих.

Зверь отходит, надевает перчатки – слышен звук металл о металл - а потом отворачивается, чтобы заняться светильником у двери. Только тогда Баш понимает, что между ними нет даже решетки его камеры.

- Ондор. Ты назвал его имя… у тебя есть новости… что…
- Я не об этом спрашивал, - говорит зверь. - Ты никогда не слушаешь того, что я говорю, да, Баш? Из тебя выйдет ужасный муж для какой-нибудь несчастной.
- Шесть месяцев, - Баш давится, сплевывает, а потом выдыхает: - Может быть, семь.
Зверь смеется - долго, пока Башу не начинает казаться, что этот звук всего лишь эхо.
- Почти, - каркает павлин, радостно и грубо. - Шесть недель.
Баша против воли передергивает. Лязгают цепи.
- Я заботился о тебе достаточно долго, - хмыкает зверь, как будто это его забавляет. - Теперь тебе известно, что я за человек. И я предоставлю еще одну возможность выбрать.
Не светильник - Баш понимает - когда зверь поворачивается, его доспехи кажутся красными. Жаровня. Зверь держит раскаленный ужас на весу.
Жар, поднимающийся от металла, размывает облик зверя. Павлин раскрывает хвост, поддаваясь жару.
- Я могу предложить тебе еще шесть недель одиночества, - говорит зверь. - Или ты предпочтешь радость нашего общения?
Во вздохе, срывающемся с губ Баша, слышно поражение.


* * *

- Слева или справа? - задает зверь свой первый вопрос.
Бездна трепещет, жаждет, просит у Баша ответа. Но он не может, не может, не будет играть в эту игру…
- Слишком медленно, - говорит зверь. И неспешно прикладывает раскаленный прут к его правой ягодице. А затем и к левой. Баш откидывает голову назад, его горло душит ошейник.
И какой бы мерзкой ни была сама мысль, он все равно думает, что это просто пир по сравнению с тем голодом, который пожирал его раньше. Он снова чувствует все: как металл впивается в плоть, как расползается ожог, все дальше и дальше, как вздувается кожа, когда зверь отходит – боги – запах до одури знакомый…

Баш дышит тяжело, рывками, один раз не успевает сдержать всхлип. Холодная стальная перчатка зверя опускается на его спину. Прохлада на коже, скользкой от пота и грязи.
- Кричи, - говорит зверь. - Помогает.
Он идет к жаровне, снова раскаляет металл. Баш видит – краем глаза – как обугливается кожа. Он задыхается, дышит с трудом и не может не чувствовать запах. Тело дергается в панике.

- Ондор объявил о твоей смерти, - говорит зверь. - Цареубийца казнен правосудием Аркадии за преступления против мира.
Это будит былого Баша, хотя казалось, что тот умер навсегда.
- …я не убивал его.
Зверь пожимает плечами.
- Я бы поверил, но у убийцы твое лицо. Я видел его, как и многие другие.
Баш смеется - слишком громко, и смех похож на рыдания.
- O да, я знаю, - говорит зверь, - довольно мерзко, не так ли? Меня впечатляет, что кому-то пришла в голову такая идея. Самые страшные твари живут в людских сердцах, изредка вырываясь на волю. А, у меня появилась еще одна мысль! Я сделаю тебе подарок, Баш. Особый подарок для одного из разлученных близнецов.

Прут, настолько горячий, что кожу покалывает даже на расстоянии, направлен прямо в лицо Башу. Слишком близко, чтобы сфокусировать взгляд на вязком желто-белом жаре, из-за которого щиплет глаза и приходится часто моргать. Завиток дыма поднимается от дров, но пахнет почему-то совсем обычно.
- Чтобы твое лицо ни разу больше не использовали против тебя, - говорит зверь. - Слева или справа?
Глаза Баша слезятся
- …слева.
Есть в этом какая-то извращенная шутка, из тех, что всегда раздражали Восслера своим абсурдом. Баш не в состоянии сказать, изврат им движет или безумие, но он произносит почти зло:
- Благодарю.
Шлем зверя и раньше не прятал его улыбку.
- Всегда пожалуйста.
Выворачивающая наизнанку боль приходит забрать в жертву не только гордость.

* * *

- Деревня или столица?
Вопросы закручиваются, как раскаленный металл, обжигая глаза, кожу и мысли, пока Баш не начинает отвечать на новые вопросы старыми ответами. Баш меряет время тем, сколько раз зверь нагрел прут. Час или день – не знает.
- Деревня, - отвечает Баш.
- Твоя ложь как горы. Или ее нет, или она огромна. Я притворюсь, что ты сказал «столица» и продолжу, не метя тебя за эту неправду. Я великодушен.
- Ты знаешь ответы…
- Не на все вопросы. Ты не узнаешь на какие, пока не ответишь. Итак, столица. Бедные кварталы или богатые?
Баш цепляется за молчание…
- Сосок или член?
- Сосок.
… и тогда он горит, пока от крика не начинает болеть горло, пока агония не рвется из груди, пока боль не будет равна тому, что он предаст так дешево.
- …богатые.
За каждый ответ Баш испытывает муки и не страдает.
- Твой любимый цвет.
Он заполняет глаза и обоняние.
- …красный.
- Тогда тебе повезло.
Баш смеется как безумный
- Да.
- Дворец или город?
Он борется сам с собой, стараясь оценить, сколько будет стоить ответ…
- Бедро - ребром или плашмя?
- Ребром.
… пока кровь не тянет на столько же, сколько стоит предательство.
- Дворец.
- Твой самый страшный кошмар?
- Ты.
Зверь склоняет павлиний шлем, хвост мерцает, ловя свет.
- Как лестно, Баш. Ты еще завоюешь мое сердце.

Баш вздрагивает, тяжело дышит. Боль накатывает новой волной, пока зверь дает передышку.
Он не видит себя. Не может видеть ничего, кроме колодок.
Хочет.
Не хочет.
Его собственная вонь стоит в воздухе: кровь, грязь и паленое мясо.

- Продолжай, - говорит Баш. Он разговорчив, когда на него накатывает безумие, но он и говорит как безумный, - Я редко так общителен. Что еще ты хотел бы узнать? Сколько любовниц, незаконнорожденных, разбитых сердец?
Его тело бьет дрожь, которую не унять - он это чувствует, но не видит. Боль накатывает волнами жара и холода, лихорадкой и ознобом.
То, что вопросы и пытки прекратились, бьет все сильнее и жестче. У Баша появляется возможность подумать и осознать - он не справится. Его кровь, его шкура, его боль никогда не сравнятся с тем, что он отдаст взамен.
- Ну? - говорит зверь после паузы. - Как много?
- Как много чего?
- Давай начнем с незаконнорожденных.
Баш с усилием фокусирует взгляд. Зверь стоит у жаровни. Там длинные мечи, не только пруты. Баш не помнит, когда зверь достал их или приказал принести.
- Их нет. Или я о них не знаю.
- Ха, - говорит зверь, - я рад, что ты мне об этом сказал. Пожалуй, я оставлю твое мужское достоинство в покое. Даже цареубийца заслуживает шанс заполучить себе несовершенного бессмертия хьюмов.
Баш прикусывает язык – слишком уж все, что он может сказать, будет напоминать, без всякой иронии, благодарность. Благодарность за саму мысль о будущем. Он чувствует привкус металла.

- Вода или вино?
Баш не в состоянии думать ясно, чтобы разглядеть в вопросе ловушку.
- Быстрее, Баш, не заставляй меня пить в одиночку.
- Вино, - выдыхает Баш. - Почему нет?
Зверь смеется. Звук льющегося вина разжигает незваную жажду. Воздух оседает на коже влажными каплями.
Зверь подносит чашку к губам Баша. Железо нежно касается зубов, а ее содержимое колет разбитые губы. Слишком много вкуса и осязания – на грани нереальности.
Он пьет. И зверь дает ему еще, не дожидаясь просьбы. Маленькое чудо.
Баш не удержался бы – умолял об этом.

- Ашелия покончила с собой четыре недели назад. Так объявил Ондор.

Баш давится.

* * *

Зверь, который пожирает Баша, создан им самим.
Это Раскаяние и Хаос, Тьма и Немощь, скрученные воедино – как слепота, что не дает увидеть завтрашний день, но заставляет услышать тысячи обвинений. Это Немощь его собственного стыда, вонь его страха, мерзость его нутра. Это Раскаяние в том, что он считал себя достойным. В том, что думал - его страдания принесут хоть какую-то пользу потерянному королевству – еще одному, еще одному. Это Раскаяние за себя, потерявшего две родины, два дома, двух братьев и честь.

- Кто бы мог подумать, - говорит зверь, и нежность его прикосновений как надругательство, - чтобы тебя сломать, нужна только смерть еще одной вдовы?

…сломан.
Баш осознает свое ничтожество. Он был высокомерен, как павлин, когда думал, что важен как защитник или заключенный.
- Ты все мне расскажешь, - говорит зверь. - О своих людях, их числе и убежищах. Расскажешь мне, где прячут Осколок.
Но зверь уже ничего не может предложить в обмен на правду: ни жизнь, ни будущее.
- Не расскажу, - просто отвечает Баш и не говорит больше ничего.


* * *

После этого все странно - лекарства, тишина, сносная еда.
Холодно, но не пробирает до костей. Тихо, но не беззвучно. Тоска пытается удержать его - он погружается, тонет, умирает.
Им приходится кормить его, пока заживают раны. Он не ест, не исцеляется, и его оставляют в покое.

Одиночество поглощает его, как и другие звери тьмы.
Проходит время, и Баш замечает, что теперь может спать на боку. Пылающая кожа над левым глазом зарубцевалась, и шрам просто болит вместо того, чтобы гореть.

Одиночество – ложь.

Зверь никогда не оставит его в покое.

* * *

- Ты должен понимать, что это бессмысленно, - выплевывает зверь между ударами. - Твое упрямство и молчание ничего не докажут.
И кнут впивается в самые кости.
- Ты все мне расскажешь, - и неутомимый клинок обагряется кровью. - Это долг перед моим господином, и в отличие от тебя я преуспею…
- Я ничего не скажу, - Баш произносит это, чтобы выиграть передышку. – Твоя сталь сломается раньше.

Зверь отбрасывает шлем. Звук стали, царапающей камень – тяжелый звон.

Светловолосый, коренастый.
Баш удивлен, насколько у него грубые черты лица и что он человек из плоти и крови - запыхался и тяжело дышит.
Хьюм, несмотря на жестокость.
Хьюм, благодаря этой жестокости.
И высокомерие гребня на шлеме в виде хвоста павлина повторяется на суровом лице неоспоримой печатью.
- Тогда, - рычит зверь, - я не остановлюсь, пока ты не закричишь мое имя.
Баш ворочается в оковах. Кожа на запястьях содрана, чешется, и это его не волнует.
- Я не знаю его.

Зверь усмехается. И довольство в его улыбке вогнало бы в ужас любого человека, еще не лишенного надежды.

* * *

На этот раз зверь ломается раньше Баша.
Его выдает попытка исцеления – невольная связь, что вкладывает силу одного в раны второго. Зверь потеет от напряжения и вздрагивает, когда Баш закрывает глаза и просто терпит. Баш испытывает мрачное удовлетворение, не обращая внимания на зверя.
Так гордыня становится слабостью, а смирение - особой силой.

Баш тяжело заглатывает воздух, пропитанный запахом паленой плоти, и не улыбается. В глазах все плывет.
Зверь горбится, когда садится, и доспех недовольно скрипит
- Тебе все равно, - с удивлением говорит зверь, - даже если ты умрешь, Баш. Сломленный и слабый, ты умрешь.
- А ты настолько нелюдь, что будешь жить вечно? - спрашивает Баш, и голос раздирает горло новой агонией. – Довольно высокомерно так думать. Мы все умрем.
- Тебе все равно, - повторяет зверь, на этот раз словно размышляя вслух. - Неужели она так много для тебя значила? Ашелия и Далмаска, жизнь и будущее, долг и надежда, связанные воедино. И теперь они исчезли, вычеркнуты из настоящего. И ты надеешься присоединиться к ним в посмертии.
Баш ничего не говорит, воздух охлаждает его влажную от пота кожу. Он слишком давно не видел, какой развалиной стал. Но его это не волнует.

- Берган, - сообщает зверь, - это имя моего дома. Имя, хорошо известное в Аркадисе, история которого насчитывает века. И теперь ты его знаешь.
- Я буду звать тебя зверем.
Зверь движется, как будто, в самом деле нелюдь – быстро и яростно. Его сухие губы почти касаются уха Баша, металлические пальцы вцепляются в израненную кожу. Баш чувствует ухмылку:
- Тогда я буду звать тебя цареубийца. Ложь за ложь, потому что я вовсе не зверь, я твой хозяин. И я бы на твоем месте кое-что обдумал, цареубийца, пока ты будешь решать, сколько боли может стоить имя…

Зверь заново распрямляет кнут, поводит плечами, приноравливаясь к стали своих доспехов. И улыбка на его губах откровенно гнусная. Настолько гнусная, что Баш не может на нее смотреть.
- …Ондор и раньше лгал.

Баш дернулся, когда кнут ударил первый раз. И имя почти сорвалось с его губ вместе с криком. Даже попытка удержаться и не произнести его не смогла заглушить мысль…
Ондор и раньше лгал.

Цареубийца, но не виновен.
Казнен, но жив.
Ашелия покончила с собой, но Ондор и раньше лгал.

Баш не знает ненавидеть Бергана или благодарить.

В этом аду надежда - самый страшный зверь, что вооружен двумя клинками против человека, лишенного всего.

@темы: Slash, Final Fantasy XII, Basch, фанфикшен, NC-17, Gen, редкие пейринги